— Да какого черта! — не выдержала я. — На что я такое пошла? Что это за место? Что вообще происходит? Я ничего не понимаю!

— Кто дал тебе это? — не обращая внимания на мои вопросы и возмущение, Алево сунул мне под нос блеснувшую вещицу, в которой я с трудом опознала подаренный деспотом ножной браслет.

Сейчас он был разорван надвое и выглядел странно из-за того, что радужный слой будто как-то отслоился от серебристого основания, потускнел и почти потерял всю привлекательность. Держал украшение Алево брезгливо, кончиками двух пальцев, как мерзкое ядовитое насекомое, готовое ужалить его в любой момент.

— Что тебе посулили? Чего вы хотели добиться? — атаковал меня асраи вопросами, пока я зависла на несколько минут от неожиданно нахлынувших воспоминаний о том, как замечательно ощущался этот браслет на моей коже, и даже невольно завороженно потянулась к нему.

— Эдна! — рявкнул Алево, отдергивая руку и засунув вещицу в свой карман.

— Я понятия не имею, о ком и о чем ты говоришь и с какой стати посмел забрать у меня подарок деспота! — неожиданно разозлилась я и почесала ногу в том месте, где раньше был браслет, чувствуя там неприятный зуд от его потери. — Помнится, раньше ты говорил, что только у деспота есть право отобрать то, что он мне дал!

Яростно зашипев, Алево вскочил и молниеносно обхватил мою голову, сжав так, что казалось, череп треснет, и уставился в глаза. И снова, как тогда, после Завесы, у меня появилось ощущение, что в мой мозг воткнули сотни ледяных иголок и ковыряют ими, проворачивая так и эдак. Я стала вырываться, царапая запястья Алево и почти сворачивая себе шею, но вся эта борьба была тщетной. Он отпустил, а точнее почти отшвырнул меня тогда, когда сам счел нужным.

— Как же меня бесит, что я совершенно не могу прочесть твоих эмоций, проклятая ты женщина! — заявил он, отступая, а я схватилась за виски, стараясь изгнать из головы боль, причиненную попыткой его вторжения. — Кто дал тебе этот амулет?

— Никто! Я хочу видеть Грегордиана! Немедленно!

— Кто дал тебе амулет?! — продолжал гнуть свое Алево.

— Никто его мне не давал! — заорала я в ответ. — Я считала его подарком Грегордиана, потому что нашла в постели после его ухода!

Но было совершенно очевидно: асраи не верил мне. Абсолютно.

— Дура! Ты хоть знаешь, что даже для фейри ношение подобного амулета может закончиться смертью? — вопил он на меня. — До тебя что, это еще не дошло, раз ты продолжаешь упорствовать?

— Да при чем тут упорство! Я тебя сейчас прямо-таки ненавижу, но это не значит, что я вру! И вообще, я хочу видеть Грегордиана и говорить с ним, а не с тобой, чертов асраи!

— Какая досада для тебя! — скривился язвительно мужчина. — Но вот мой архонт не хочет ни видеть тебя, ни говорить с тобой, пока ты не дашь ему имя виновного в том, что произошло! И до тех пор ты, Эдна, останешься здесь! Хотя я бы предпочел видеть тебя закованной в цепи, в подземелье, а еще лучше затраханной насмерть! Тогда бы ты действительно получила по заслугам за свою тупость и перестала доставлять мне проблемы.

— Пошел ты, Алево! — откинувшись, я вжалась в корявую стену у меня за спиной, пронзая асраи убивающим взглядом.

— Уже ухожу! А у тебя час на раздумья, и когда я вернусь, хочу услышать всю правду как есть!

— У меня не будет никакой другой правды для тебя ни через час, ни даже через год, идиот! Все именно так, как я сказала, и никак больше! Если амулет так опасен, то я что, самоубийца, чтобы, зная это, надеть его добровольно?

— Ты могла не знать всей правды! Тебе могли пообещать совершенно другой эффект. Скажем, что ты полностью привяжешь к себе архонта и он откажется от своей невесты. В твоей же неумной голове это главенствующая мысль, и ты явно намерена осуществить ее любым доступным тебе способом. В это очень даже укладывается твоя неожиданно открывшаяся забота о привлекательности монны Илвы для других мужчин…

— Я была уверена, что это подарок Грегордиана! — упрямо повторила я, гневно глядя на асраи.

— Вечно амулет носить нельзя, а пока Грегордиан был под влиянием, ты бы убедила его отдать невесту тому же принцу драконов, — продолжил он, будто и не слыша меня.

— Я говорю правду! — закричала и стукнула кулаками по постели. — И как бы сильно я ни хотела, чтобы деспот был моим и только моим, я ни за что в жизни не пошла бы на сговор с кем-то! Мне ни черта не нужна его привязанность, полученная магически или еще каким-то чокнутым образом, принятым в вашем долбаном мире! Я хочу, чтобы он меня любил! Любил! Сам! Меня одну!

Алево наконец заткнулся и с минуту смотрел на меня так, словно размышлял, не сделать ли мне трепанацию черепа, дабы выудить нужную информацию. Затем он, как-то совершенно ему несвойственно, вздохнул и решительно пошел к выходу, но потом обернулся.

— Выпей весь отвар в кувшине. Он вернет тебе силы! — буркнул он, тяжело хлопая ладонью по отпирающему знаку на двери.

— А на черта они мне? — огрызнулась я. — Чтобы ты мог пытать меня без зазрения совести и скидки на мое состояние?

— Вот именно! — рявкнул он и шарахнул дверью.

Оказавшись в одиночестве, я сильнее чем когда бы то ни было ощутила свою беспомощность. Вокруг все время происходят события, в которые я вовлечена, но сколько-то повлиять на их ход и повернуть в удачную для меня сторону у меня нет ни сил, ни власти, ни знаний. Даже когда мне начинает вдруг казаться, что не все так погано и я смогу жить нормально и, возможно, радоваться этой жизни, а не тратить ее на перманентный процесс приспособления, тут же случается какой-нибудь катаклизм, с легкостью сносящий под корень все ростки моей надежды. Но хуже всего то, что воспринимается это уже не так трагично, как в начале. Точнее, я всерьез не испугана тем, что подверглась в прямом смысле нападению в собственной постели, не переживаю из-за того, что из роскошных покоев вылетела в эту, по сути, тюремную камеру, мне плевать на Алево с его угрозами. В конце концов, из того, что со мной уже происходило, нынешние события, можно сказать, из категории «лайт». Вот что по-настоящему ранило, так это ощущение тяжелейшего чувственного и эмоционального похмелья после всего, что произошло между мной и деспотом перед бесцеремонным вторжением его воинов. Паршиво, что я помнила абсолютно все. Каждое прикосновение, слово, взгляд. А теперь выходило, что было все это ненастоящее, навязанное дурной магией. Почему тогда чертово волшебство не могло отшибить мне напоследок память, чтобы я не вспоминала снова и снова каково это — сгорать дотла в беспощадности требующей все без остатка страсти Грегордиана и одновременно купаться такой долгожданной и при этом неожиданной трепетной откровенности его слов и прикосновений. Прямо сейчас я бы хотела не помнить всего этого шепота о том, как же ему бесконечно необходима я одна во всех мирах, что владею его дыханием, им самим, что не отпустит, не отдаст, что нет и не было для него ничего ценнее меня. Как мне теперь вышвырнуть прочь из головы шокирующую открытость и уязвимость в его глазах, которая как нерушимая печать подтверждала каждое произнесенное им в сумасшедшей горячке слово? Как теперь уверить себя, что тот безумный коктейль из дикого исступления плоти и не менее яростного сплетения душ, обнаженных и открытых для друг друга в бесконечное количество раз больше, чем намертво сцепленные тела, всего лишь морок, наваждение? Если ничего из этого не было правдой, истинными чувствами, то я хочу проклятый браслет обратно! Лучше умереть от истощения, испытывая все это снова, чем дальше жить, пытаясь безуспешно забыть. О, поздравляю, Аня! Похоже, ты познала нечто вроде магической наркомании. Подсела прямо с первого раза. Подтянув к себе колени, я уткнулась в них лицом, закрывая глаза. Из-за двери послышался какой-то шум и залязгал замок, но я и не подумала пошевелиться.

— Что-то не похоже, что час уже прошел, — только и проворчала я, но мне никто не ответил.

В полной тишине кто-то опустился на жесткую койку рядом со мной, отчего она жалобно скрипнула, и один вдох спустя я поняла, что это Грегордиан.