— Ну, так сделай благо и освободи к чертям нас обоих! — упершись в его грудь, выкрикнула я.

Как только это вырвалось, тут же обмерла, будто заледенев. И не столько в ожидании взрыва гнева деспота, сколько от понимания, чего потребовала. Что, если сейчас он просто оттолкнет меня, разожмет руки и скажет «ИДИ!». Как тогда смогу сделать следующий вдох, зная, что больше никогда не коснусь его, не вдохну его запах, не впитаю кожей силу его обладания. И пусть разум шептал «так будет лучше, безопаснее, правильнее», сердце вопило на одной истошной ноте «не-е-ет!»

— Освободить, Эдна? — деспот рассмеялся, казалось, сухо и зло. Но не нужно было обладать супер способностями, чтобы уловить нечто вроде безысходности. — Свободы не существует, дорогая! Я не свободен от проклятой судьбы, и ты никогда не будешь свободна от меня! Никогда!

Упрямство и прежняя натура требовали возражений, отрицая понятие судьбы в принципе. Но вот глубинная, примитивно-женская суть вздохнула с облегчением. В бездну она хотела послать и выбор, и свободу. Для этой раньше надежно спрятанной части моей личности подобные понятия казались чуждыми и неестественно выдуманными, если они приводили к тому, что Грегордиан и я должны существовать в разных местах Вселенной.

— Но почему? Если тебе привязанность ко мне, как кость в горле, и мне жить и делить тебя с кем-то невыносимо, то почему не порвать все махом? — Раздрай внутри — вовсе не причина остановиться на полпути и отказаться получить все ответы. Чувства изменчивы, противоречивы, болезненны, часто предательски и даже фатальны, уж это я уяснила. — Пусть переболит и зарубцуется один раз, чем день за днем резать по живому! Неужели ты не понимаешь, Грегордиан, что все станет только хуже? Злость, ревность будут поедом меня есть, а значит, так или иначе я буду изливать это на тебя! Разве в твоем характере терпеть такое долго? К чему мы придем? К настоящей непреходящей ненависти, к стремлению ранить просто так, желая компенсировать боль? Отпусти меня, Грегордиан! Освободи нас обоих!

Деспот качал головой все время, пока я говорила, как будто не хотел даже слышать моих слов. Прижав мое лицо к своей груди, он уткнулся в растрепанные им же волосы и протяжно вздохнул. Наверное, я впервые слышала от него такой звук.

— Нет, Эдна, — проговорил он тихо, но его эмоции прошлись прямиком по моим обнаженным нервам как наждаком. — Ты не знаешь, о чем просишь! Кость в горле, говоришь? Эдна, да будь ты хоть ножом в сердце, но этот нож мой, во мне и останешься! Врастай, пускай корни, не хочу я тебя больше рвать из себя. Твое присутствие покорило и умиротворило моего зверя, обладание тобой почти отменяет ожидание и дает жить уже сейчас, а не когда-то потом. Просто поверь, дальше будет только лучше! Я привык к тому, что мне положено по судьбе, и ты привыкнешь! Со временем переболит, притупится, уж я-то знаю. Ты научишься видеть лишь то, что будет радовать, а не приносить боль.

Боже, кто этот мужчина, увещевающий меня, просящий смириться, а не требующий подчинения? От незнакомых прежде ноток в его голосе стало только хуже, по-настоящему безнадежно как-то.

— Нет. Не верю я в это, — попыталась я покачать головой, но Грегордиан лишь плотнее прижал мою щеку к своей груди, вынуждая вслушиваться в яростный грохот его сердца. Вот где буря в противовес словам и тону.

— Тогда злись и ревнуй, женщина! Обращай все на меня, круши, пытайся ранить, если хочешь! Я буду разбираться с твоей злостью и ревностью снова и снова, Эдна. Но вот с твоим отсутствием в моей жизни я разобраться не смогу. А значит, ты не уйдешь.

Наконец деспот отпустил меня и отстранился, будто подчеркивая этим окончательность сказанного.

— Если так, то выбери меня! Пусть не будет никого между нами! Никакой Илвы или кого бы то ни было, и я ни за что не захочу уходить! Дай мне только это, и ничего больше я не попрошу!

Я умоляла. Не скрываясь, не стыдясь, отрываясь перед ним как никогда ни перед кем и желая того, о чем просила просто неистово. И да, я отдавала себе отчет, насколько много просила, но и всей душой готова была в ответ отдать все, чем являюсь и чем еще буду, без остатка! Навсегда! Но даже одного взгляда было достаточно, чтобы понять — мои мольбы впустую. Они только разбудили гнев Грегордиана.

— Нет, Эдна! Ты даже не знаешь, о чем просишь! — повысил он голос, отворачиваясь. Господи, деспот ты мой, боль моя, мое дыхание, знаю! Никогда в жизни еще не знала, не видела настолько отчетливо.

— Ну так объясни! Один раз, с начала и до конца, объясни! Клянусь, я попытаюсь понять и, может, найду силы для того смирения, что ты от меня хочешь!

Деспот дернул широкими плечами, будто силился сбросить с себя какой-то груз.

— Да не хочу я от тебя смирения, женщина! — почти огрызнулся он через плечо. — Я дико нуждаюсь в том, чтобы ты была, просто была! И чтобы я был твоим единственным поводом для жизни, ее главным и достаточным наполнением.

— Вот снова! — не выдержав, я оббежала и встала перед ним, желая смотреть в глаза. — Ты требуешь для себя исключительности! Но готов дать разве ее в ответ?

— Не в том смысле, о которой просишь ты, по крайней мере, не сейчас, Эдна, — покачал Грегордиан головой, упорно ускользая от визуального контакта. — Рано или поздно я должен передать служение, не собираюсь быть архонтом Приграничья вечно. И передать это мне следует своему ребенку. А Илва — единственная, кто может мне его дать.

Не может же он быть в этом уверен на самом деле?

— Да что за чушь! — взорвалась я. — Обзывай меня големом сколько хочешь, но уж в том, что я стопроцентная, способная родить женщина, не сомневайся! Тебе нужен ребенок? Почему он не может быть твоим и моим?

Широкая ладонь Грегордиана молниеносно оказалась на моем горле, не стискивая или причиняя боль, но заставляя сжаться внутренности от излучаемого мужчиной концентрированного гнева.

— Не смей даже заикаться об этом, Эдна! — уже откровенно рявкнул он мне в лицо. — Я никогда не допущу того, чтобы ты понесла от меня! Иначе мне придется убить этого ребенка сразу после рождения, если только не удастся от него избавиться, или он не угробит тебя раньше!

Я просто онемела на пару секунд, пытаясь уложить в голове услышанное.

— Боже, где логика, Грегордиан? Ты говоришь, что хочешь наследника, но он должен быть только от Илвы, а родись он от меня ему и жить нельзя? Из-за того, что я, по-вашему, не человек?

— Дело не в тебе! — деспот отпустил меня и уселся на край кровати, сгибаясь и упирая локти в колени. — А в том, кто я и что в себе несет мое семя.

У меня просто не было слов, и поэтому просто ждала, когда он продолжит.

— У наследственности дини-ши есть некая фатальная особенность, Эдна, — голос Грегордиана стал глуше и монотоннее, будто он озвучивал мне нечто проговоренное у себя в голове бессчетное количество раз. — Каждое поколение чистокровных дини-ши накапливает и преумножает свою магию и силу в десятки раз. И это благо, ибо дает нам ни с кем не сравнимые способности защитников, с легкостью противостоящих любой угрозе. Но у четвертого в роду мощь достигает предела, такого, с каким разум смертного уже не может справиться. И этот дини-ши с любой женщиной мира Богини способен породить создание безмерного могущества, равное по силе чуть ли не самой Дану, но чья суть наполнена сумраком, безумием и злобой. Если такое существо войдет в полную силу, то не будет никого, кроме самой Богини, кто смог бы его остановить. Только невеста, рожденная в мире Младших, способна взрастить в себе семя четвертого дини-ши, просеяв сквозь себя магию, разбавить ее своей человеческой кровью и родить потомка, с которого начнется новый отсчет поколений. Я четвертый, Эдна. А Илва — та самая единственная во всей Вселенной женщина, чье предназначение взрастить в себе следующего дини-ши в моем роду. Любую другую человеческую женщину мой ребенок убьет, едва поселившись в утробе. Любую же женщину фейри, что по случайности или по злому умыслу понесет от четвертого дини-ши, постарается умертвить каждый, кто об этом узнает. Это прямое повеление Богини, передающееся из поколения в поколение. Я не знаю, чего в тебе больше, Эдна, человеческого или фейринского, но я никогда, слышишь, никогда не допущу того, чтобы ты забеременела от меня! Теперь ты понимаешь?