— В твоих же интересах найти слова, чтобы унять его гнев и сделать так, чтобы обе ипостаси перестали бороться между собой, — продолжил как ни в чем ни бывало гнуть он свое. — Сломанные кости после битвы, яд десятков биргали, бродящий в его крови, и еще и это сражение за контроль! Даже силы и способности к исцелению дини-ши не хватает на все это. А если вас застанут в такой момент? Думаешь, Хакон не воспользуется уязвимостью Грегордиана?

Однозначно воспользуется, тут Алево прав на все сто.

— Ну и что я должна сказать или сделать, чтобы унять злость деспота и этим убедить Бархата, что он мне не опасен?

— А вот тут я не советчик, Эдна. Попробуй вспомнить, чем тебе удавалось его взбесить, и действуй от обратного!

Проще сказать, чем сделать.

— А ты собираешься просто уйти и бросить меня тут?

— Эдна, зверь для тебя не опасен, деспот тоже, если все сделаешь правильно. Начнется припадок — держись подальше. Если я не буду мельтешить тут, будет только лучше.

Алево попятился и совсем исчез из виду. Прекрасно, у меня не день прямо, а американские горки! Надеюсь, в итоге все не закончится, как в дурацком триллере «Пункт назначения». Типа, как ни крутись, а конец все один.

— Женщина! — окликнул меня асраи, вызывая новую волну недовольства Бархата. — Помни, что, как бы архонт ни злился, он не готов навредить тебе серьезно на самом деле.

Прекрасно. Меня, если что, убьют не совсем, а понарошку. Так оптимистично.

Глава 29

Вздохнув, я осмотрелась вокруг. Да уж, картинка. Вода, как тут магически заведено, почти мгновенно высохла, но кровь-то никуда не девалась, и теперь все светлые стены и пол моей купальни, уделанные во время конвульсий Бархата, выглядели, как логово маньяка.

— Ну, теперь я понимаю, почему у тебя все черное, — сказала резко поднявшему на звук моего голоса голову Бархату. — Так хоть, если что, крови не видно.

Вот и как приступить к процессу заклинания гнева архонта Грегордиана? Где взять такую волшебную флейту, мелодия которой уймет психи деспота?

Решив начать все же с чистоты, которая понадобится в ближайшее время, я поманила Бархата под «живой» душ. Хоть вода в бассейне и стала снова кристально чистой, но перспектива оказаться в одной с ним емкости в момент очередного припадка что-то не прельщала. Очень аккуратно, стараясь не задевать опухших мест болезненных укусов, я смыла с гладкой шкуры остатки крови, настороженно все время приглядываясь и прислушиваясь, не начнется ли опять трясучка. Но все обошлось. Бархат вел себя, как самый идеальный милаха в мире, покорно сидя под потом воды и позволяя мне делать все что угодно, жмурясь от явного удовольствия и изредка фыркая и чуть встряхивая мокрой башкой.

— Послушай, Бархат, мне тут надо с Грегордианом поговорить, — начала, завершая его туалет.

— У-у-у-р-р-р? — зверь глянул на меня почти осуждающе, с упреком, и решительно тряхнул головой, словно говоря: «И не проси!»

— Не-е-е-т, ты не понял! — погладила я его ребром ладони по широкой переносице, и он потянулся за моей ладонью, как примагниченный. — Я не прошу тебя его выпускать. Еще нет. Но мне нужно быть точно уверенной, что он меня слышит. Сделаешь это для меня?

Черные, как нефть, глаза уставились на меня, будто спрашивая, правда ли мне это нужно, и, заканчивая смывать с себя последствия припадков, и я кивнула.

— Поверь, я страшно соскучилась по тебе и при других обстоятельствах не стала бы просить об этом, но сейчас нам действительно нужно пообщаться. И, думаю, мне стоит одеться, а то еще нагрянет кто.

Вздохнув шумно и мощно, будто у него в груди спрятаны кузнечные меха, Бархат медленно побрел из купальни. У меня сердце защемило от того, что весь язык его тела говорил о глубокой обиде.

— Бархат, ну, пожалуйста! — взмолилась я, шлепая за ним по теплому камню полов. При выходе наши тела опять мгновенно стали сухими.

В спальне мой зверь с очередным вздохом плюхнулся на пол и пристально уставился на меня. Опять захотелось заплакать от этого его «все что захочешь» немного обреченного выражения. Появилось такое чувство, что я как будто предаю его в чем-то. Бархат моргнул раз, еще, и вдруг его глаза из абсолютно черных стали знакомыми льдисто-серыми. От их выражения я резко ощутила себя голой, причем в самом пошлом смысле этого слова. Может, деспот и злился на меня, но в его взгляде был уж скорее неприкрытый сексуальный голод, нежели гнев, причем именно самый низменный из возможных, и я догадывалась, что это нарочно. Его желание сейчас должно было задевать меня, оно было своего рода наказанием, но самого факта своего наличия все же, как ни крути, не меняло. Ну, что же, может, это и есть мой безотказный рычаг для переключения эмоций Грегордиана? Обидно ли мне, что он, похоже, еще и единственный? Ну, есть такое дело, и сейчас почему-то особенно сильно.

Я целенаправленно схватила покрывало и завернулась от шеи до пяток и только после этого села на пол перед Бархатом с глазами Грега, прежде чем заговорить.

— Во-первых, хочу сказать, что меня чрезвычайно радует то, что ты хоть раз будешь слушать меня, не возражая, и, имейся у нас побольше времени, я бы многое тебе высказала, невыносимый ты дини-ши! Во-вторых, я и не подумаю за что-то оправдываться, просто потому что не признаю за собой никакой вины!

Ага, вот оно! Однозначно злой прищур вместо похотливого почти осязаемого скольжения по коже. Зверь снова задрожал всем телом, начав дышать со стремительно нарастающей частотой.

— Стоп! — вскочив, как могла властно закричала я, выставив перед собой руку. — Ну-ка, прекрати, Грегордиан! Будь ты мужиком и послушай меня хоть раз спокойно, а не начинай сразу беситься, как подросток истеричный, не способный воспринимать никого, кроме себя!

Упс! Если деспот и не хотел меня убить до этого, то теперь я точно, наверное, допросилась. Но как ни странно, дрожь Бархата вдруг стихла и дыхание пришло в норму, хоть серые глаза и расчленяли меня еще с особой тщательностью. Может, теперь приласкать после оплеухи?

— Прекрасно. Ты хоть знаешь, насколько непреодолимо притягательным я тебя нахожу? Причем ты завораживал и владел всем моим внимание задолго до того, как первый раз коснулся или узнал о моем существовании.

Некая непередаваемая смесь недоверчивого фырканья и довольного урчания была мне ответом.

— Я бы тебе давно обо всем рассказала, потому что вдруг именно благодаря твоему вторжению в мою жизнь осознала, как ценны истинные чувства и глупо и трусливо делать вид, что их нет, пытаться принизить их значение или замаскировать под что-то другое.

Ну да, я имела в виду не только себя, и деспот это точно понял. Серые глаза напротив прикрылись, и, издав раздраженное фырканье, Бархат отвернулся. Нет, не Бархат, это отторжение исходило только от архонта. Я, не желая сейчас уступать, обхватила огромную голову ладонями и постаралась повернуть ко мне. Конечно, это было все равно, что силиться изменить положение каменной статуи.

— Смотри, черт возьми, на меня, когда я тут душу перед тобой выворачиваю! — дерзко приказала я, и деспот вернул мне свое внимание.

— Дело в том, что ты, Грегордиан, ведешь себя по отношению ко мне, как полный придурок большую часть времени. И даже сейчас не говорю об открытой агрессии и грубости после Завесы. Черт с ним, тут забыли так забыли, хотя и пара фраз о том, что ты испытываешь хоть тень раскаяния в том, как со мной обращался, были бы не лишними. Единственное время, когда я не сожалела о своих чувствах к тебе — это когда мы занимались сексом и те потрясающие моменты, когда ты худо-бедно, но общаешься со мной как с равной, а не как с принадлежащим тебе имуществом, которым можешь помыкать как угодно. Все остальное время я ощущаю себя слабовольной идиоткой, униженной собственной неспособностью противиться той тяге, что чувствую к тебе. Попробуй представить, каково это, когда все то, что должно тебя одаривать счастьем, отрывать от земли от радости, на самом деле бьет постоянно больнее некуда и является постоянным источником для страдания и самоуничижения!