— И, конечно же, у тебя есть этому доказательства, королевский посланник, — Грегордиан не позволил насмешке прорваться.
Удовольствие открыто выплеснуть свое презрение может и подождать. Его прежние обиды давно отомщены, а попытки нанести новые слишком пока ничтожны, чтобы он вообще придавал им значение. К тому же ему было до изумления некомфортно нервировать Эдну, и это несмотря на то, что гнев на целую череду ее поступков еще полностью не утих. Он осел внутри, свернулся в ожидании своего часа смертоносным клубком, будто задремавший радужный змей. Но в глубине души Грегордиан признавал, что убийственно опасна его притаившаяся ярость была для кого угодно, но не для самой этой несносной женщины. Деспот, скорее всего, прикончил бы десяток случайно попавшихся под руку фейри, чем причинил бы своей первой фаворитке боль или даже снова отхлестал ее словами. И дело совсем не в агрессивной защите и сопротивлении его зверя. Как будто тупая скотина, переметнувшаяся окончательно и бесповоротно на сторону Эдны, ему и правда указ! Сегодня он едва не угробил свою женщину как раз оттого, что злость и похоть затмевают его разум сильнее и чаще, нежели это происходило когда-либо раньше в его некороткой жизни, как только это касалось ее. Естественно, не было бы вокруг смельчаков, способных бросить обвинение в смерти Эдны ему в лицо, но жутко неприятное озарение состояло в том, что деспоту и не нужно было посторонней помощи в этом вопросе. Да, ради Богини, он сегодня, стоя с ее одеревеневшим от действия яда телом в руках, вдруг осознал, насколько уязвима и практически беззащитна Эдна в его мире. Она хуже младенца, которого хотя бы невозможно было втянуть в подлые игры, где вместо правил лишь бесконечное коварство, возведенное в ранг неоспоримого достоинства. Все, что для него обыденность, для нее — дикость. Угрозы и вызовы, всегда доставлявшие Грегордиану наслаждение от предвкушения их преодоления, совершенно неожиданно стали видеться под иным углом. Их тень, так или иначе, падала на Эдну, а это бесило и беспокоило. Незнакомое сомнение в себе и нечто похожее на страх — вот что посетило деспота в тот момент, когда его первая фаворитка опять зависла в едином шаге до гибели по его недосмотру и невнимательности. Что если не в обряде состоит главная угроза потерять Эдну? Что если всей силы и его, и зверя и влияния на окружающих окажется недостаточно для того, чтобы не утратить ее однажды в результате, возможно, даже совсем глупой случайности? И опять же опасение перед физической потерей Эдны вовсе не давало понимания, почему ее душевное равновесие так стало важно для Грегордиана. Хотя чего уж там гадать. Будь он хоть сто раз архонт, перед которым трепетали и желали угодить, но он к тому же и мужчина, жаждущий оказываться внутри тела этой конкретной женщины как можно чаще и совсем не путем принуждения или грубости. Эта ее обнаженно-честная, сводящая его с ума манера отдаваться, не утонченные и точно выверенные, а неистовые, практически отчаянные ласки, свирепая требовательность и ненасытность сродни его собственной… Разве можно хоть что-то из этого получить силой или купить за любое вознаграждение или привилегии? Ну что же, вот, пожалуй, и простая как мир разгадка. Эдна не злится и не беспокоится — он получает неограниченный доступ и полную ее отдачу в постели.
— У меня есть. Но и у тебя их, архонт Приграничья, в достатке, — многозначительно поджал губы Хакон, безумно этим раздражая и вырывая из неуместных сейчас умозаключений.
— Да неужели? — небрежно огрызнулся Грегордиан, желая покончить со всем, что бы там ни собирался преподнести ему Хакон, как можно скорее.
— Разве сведения о нападении целой организованной стаи ногглов, не ведомых главной самкой ложны? Или о сумасшествии радужных змеев, едва не стоившего тебе жизни, архонт Приграничья? — прищурившись, Хакон посмотрел прямо на Эдну, будто испытывая выдержку его женщины на прочность, и разозлил этим деспота еще больше.
Как же было противно, что нельзя найти конкретно виновного в распространении сплетен и укоротить его длинный язык вместе с больше не нужной ему головой! Но, скорее всего, сию процедуру пришлось бы повторять многократно, учитывая, сколько было сбежавших в последнее время из Тахейн Глиффа. С невольной гордостью Грегордиан заметил, каким бесстрастным взглядом ответила его женщина Хакону. Прямо-таки непрошибаемая недоступность. Как бы там ни было, она, похоже, училась, приспосабливалась к новым реалиям, но вот не сделает ли эта ассимиляция ее однажды полным подобием бесчувственных и расчетливых женщин фейри? Да во имя Богини, разве об этом сейчас ему следовало думать?
— Моя жизнь никогда не находилась в серьезной опасности, — ответил Грегордиан чуть резче, чем хотел бы, требуя у королевского посланника сосредоточится только на нем. — И все еще не вижу, чем недавние инциденты могут указывать на нечто столь фантастичное и значимое, как возвращение расы, истребленной подчистую задолго до твоего и моего рождения.
— Видишь ли, брат мой, я трачу свое время не только на совершенствование боевых навыков, но и на изучение прочих наук, в том числе и истории Закатного государства и мира нашей Богини в целом, — язвительно-поучительным тоном начал Хакон. — И именно поэтому мне известно, что один из аспектов вредоносной магии туатов как раз и заключается в умении полностью подчинять своей воле любые низшие творения Дану, причем делать это даже на расстоянии.
На самом деле Грегордиан прекрасно знал об этом, ибо не пренебрегал историей, но все же уверовать, что Богиня могла быть столь легкомысленна, чтобы допустить возрождение народа, принесшего в их мир когда-то столько зла и бросившего прямой вызов даже ее могуществу… Да нет, такого просто не могло случиться. К тому же все в нем противилось соглашению с мерзавцем братом хоть в чем-то. Но как ни странно, его зверь обеспокоенно заворочался внутри, разгоняя его пульс и требуя уделить сказанному больше внимания. Да с каких таких пор его полуразумная половина стала постоянно вмешиваться во все вокруг?
— Значит, на нескольких совершенно не связанных между собой событиях ты, посланник Хакон, сделал чрезвычайно важные выводы? — Грегордиан больше не стал сдерживать раздражение и насмешку. — И готов поспорить, что это именно ты убедил сиятельную чету в наличии несуществующей угрозы! А так же в необходимости безумного союза с рептилиями, дабы противостоять этой самой выдуманной угрозе! Неужели ты исчерпал другие возможности возвыситься, что скатился до банального запугивания и подтасовки фактов? Хотя стоит ли мне даже удивляться?
Подчеркивая пренебрежение к теме и полное неверие в бредни брата, Грегордиан снова чуть притянул Эдну к себе, зарываясь лицом в изгиб ее шеи, целуя и шумно втягивая ее запах, демонстрируя, что у него есть гораздо более важные и приятные занятия, и одновременно вынуждая свою внимательно вслушивающуюся в их разговор первую фаворитку расслабиться.
— Ты всегда был столь заносчив, брат мой! — не выдержав, вспылил Хакон, принося тем самым Грегордиану мрачное удовлетворение. — Проклятый чистокровный дини-ши, полуживотное, бешеный зверь, лишь по несправедливому стечению судьбы наделенный большим могуществом, чем те, кто этого гораздо более достоин!
Когда-то очень давно эти слова могли бы задеть Грегордиана, даже оскорбить и сподвигнуть начать что-то опять доказывать. Теперь же? Нет. Абсолютно. Ухмыляясь спеси и злости брата, деспот лишь потерся о кожу своей женщины губами и, неспешно откинувшись в кресле, повернулся к вскочившему Хакону.
— Ну, во мне есть хоть что-то чистое, мой полукровный брат! — отвесил он очередную оплеуху, памятуя о том, как же всегда братцу хотелось быть стопроцентным асраи. — Так что вопрос с тем, кто чего достоин весьма спорный! Но ты всегда можешь сложить с себя полномочия посла и попытаться снова доказать всем окружающим свою правоту. Я только «за»!
— Есть ли смысл биться на том поле, где заведомо будешь побежден, если есть и другие? — кто бы сомневался, что прямого вызова деспота этот трус никогда не примет, но вот некий гадкий огонек в глазах Хакона ох, как беспокоил.